|
Снилось: стою на утёсе. Высоко-высоко. Вниз уходит треснувший зелеными
листьями, травинками и кривыми веточками светлый камень, утыкаясь в
белую соль. Шуршат волны, лениво приманивая колыбельной, спетой над
люлькой самой первой жизни: ты... сын... иди к нам... иди... не
хочешь?.. . ну не ходи... ты... живой... иди к нам... вернись к
Матери...
Перебирает волосы ветер, дергает меня за рукав, чуть подталкивает в
спину: ну иди же! Не к волнам, так к солнцу! Вон оно, вон - пройди по
невидимой дороге от края утеса к сверкающей колеснице! Только скорей, а
то уедет - прождешь до завтра, а ночи тут холодные, сырые. Простудишься.
Но я не слушаю ветер. Я никого и никогда не слушаю, на самом деле,
потому, что из-под слов всегда слышно что-то другое. Вот оно-то...
Нагибаюсь и срываю серебристо-изумрудный стебелёк. Что за трава и каковы
ее свойства - не знаю, но если...
Смотрю вперед. Спицы в колесе, попирающем дорогу из черных туч посереди
белооблачного неба, вертятся быстро. Они украшены начищенными до блеска
металлическими пластинками, что отражают и усиливают свет. Возница,
наверное, ослеп давно от этого великолепия, а если нет, то...
Ай, ветер! Он уносит обрывки смысла и где-то далеко отсюда дает им
покой, принося в жертву божествам морской пены. Нельзя же вечно носиться
в небе неприкаянному человеческому слову.
Ведь нельзя?...
Я развязываю шейный платок, и отдаю ветру. Пусть позабавится.
А потом кричу вслед свое имя. Громко ли, тихо ли - здесь, на вершине
утёса, это не важно. Я ведь наедине с богами, а для них вообще
необязательно говорить вслух.
Подняв вверх руки в жесте приветствия слепому вознице: Махайра-а-а-а!
Улыбаясь стихии-жрецу, вольному служителю парадоксов: Махайра-а-а-а!
Смотря на алмазную пыль из-под тяжелых копыт лошадей: Махайра-а-а-а!
Махайра - это я.
Платок - пурпурным пятнышком крови на не-земной лазури - в море.
Слово - брошенным наугад комком пустоты - в небо.
Небо и море.
Нет их, различий.
Есть я.
Махайра-а-а-а-а-а!
©
Gelleylor 2006 |
