|
«И не плачется, не покоится...»
И не плачется, не покоится,
Только солнце за холмы всё прячется,
И душа до заката неволится,
Разум с чувствами лает-собачится...
Тени падают, отсветы длинные,
Полосатой, неверной плетенкою,
Что-то тянется, ждет неподвижною
Жилкой сонной немыслимо-тонкою.
Бабка старая истово молится
Шепчет длинный псалтырь над иконкою,
Солнце рдяное катится, колется
У нее за пустою котомкою.
Что-то пьяно звенит и шатается,
А быть может, мне это все чудится.
И опять за оконцем смеркается.
Все надеюсь, что стерпится, слюбится...
Просыпанная манна
Закружилась незлая пурга,
Будто манна осыпалась с неба,
Но не думай, что божья рука
Три заветных пожалует хлеба.
Нам когда-то сказали "Иди!",
Широко двери в мир распахнули,
Только знаем теперь, что в те дни
Нас жестоко, площадно надули.
Нам сулили восход до небес,
А на деле лишь боль да мозоли,
Пригорюнился радостный бес,
Снова думка о тягостной доле.
Снова хочется биться и жечь,
Снова лица в толпе затерялись,
Время минуло крови и сечь -
Только вражее иго осталось.
«Оборвать бы теперь...»
Оборвать бы теперь постромки,
Да на волю из душного края.
Мы, живые, не носим венки,
Да и мертвые носят едва ли.
Как хотел бы я быть богачом,
Чтобы миловать всех и лелеять,
Иль казнить, и прослыть палачом,
иль мятежную искру посеять.
Что теперь? Я лишь маленький черт,
В колпачке, и в болотном тумане.
И зачем-то так тщательно горд,
Что своими лишь жил чудесами.
Оборвать бы теперь постромки,
Да сбежать бы в просторы из плена.
На болоте в ночи огоньки...
И трясина цветет по колено.
«Сквозь бессонницу...»
Сквозь бессонницу цепких оков
Рвется скверна твоих откровений,
И доселе невиданных снов,
И доселе неслышимый гений...
Я б тебя разыскал и ушел,
Что мне мир позолоченно-грязный?
Я б в тебе утешенье нашел,
Бесконечной, изменчивой, разной..
Может быть, мне не то суждено,
И скитаться я буду до смерти.
Залихватских деяний вино
Закружит, заиграет, завертит.
Тот удел от начала не мой,
Что исполнен добром и покоем.
Нет, не встречусь, не свижусь с тобой.
В землю гроб за оградой зароют.
«Я свечи люблю...»
Я свечи люблю.
Электрический холод
Бьет по глазам,
Словно в кузнице молот
По наковальне.
В свечах - тепло.
Лампы же свет
Обнажает и то,
Что к резкости этой
И непричастно.
Свечи - старинные.
Как же ужасно
Жить опоздавши
Родиться на свет
В век не свечей -
Электрических бед!
В кафе
Я как-то в жаркий месяц май
В прибрежном городке
Близ игроков зачем-то сел
В отвратнейшем кафе.
Сидел и слушал ерунду,
И думал ни о чем.
Мне было, право, все равно,
Кто рядом за столом.
Но поднял вдруг случайно взгляд -
И оторвать не смог...
Лицо такое видеть вас
Пускай избавит Бог!
Почти ребёнок, так бледна,
Что мёртвого белей.
Но глаз таких, как у неё,
Не может у детей.
Тех глаз, что смотрят в пустоту,
И в ней находят страх,
Восторг изломанных бровей,
И горечь на губах..
Ей всё равно - случись пожар,
Иль разразись беда,
В ее душе горит кошмар
Похуже, чем война.
Её рожденье - чистой быть!
Кругом же дрянь и грязь..
Защиты - нет, и места - нет,
В миру, где правит мразь.
Она не верила.. и что ж?
Все мир ей доказал.
С тех пор туман кошмаров ей
Свет солнца застилал.
И ведь не смыть его ничем,
Невыносимо - жить...
Ей думать больно, и она
Пытается - залить.
И гибнет, тает на ветру,
Не живши - так юна!
А люди мимо прочь бегут...
Жестока ты, судьба.
И я - как все! - покинул стол,
Отравленный и злой,
Почём мне знать, быть может я
В душе и сам - такой?
Ведь слышал много раз от всех, -
Чужой в их мире лжи.
А что и миру ложь чужда -
Попробуй, докажи!
Быть может, тоже сяду раз,
Поруганный сполна,
Заволочёт туман стеной
От жизни мне глаза?
Иль я приду домой один,
И молча пистолет
К виску приставлю, зная сам,
Что этот жест - не бред,
И мягко спустится курок,
Успею - улыбнусь.
Осечки мне не суждено,
А коль случится - пусть.
Таким, как я, судьба не даст
Патронов холостых -
Она лишь к пошлости щедра,
и ей не до чужих.
Я слышал, будто я с ума
Вполне могу сойти...
Ну что ж, я буду - как Она.
Нам с Тою попути!
Сидел у грязного кафе,
Я снова в вечер тот...
И слышал говор игроков,
И выстрел у ворот.
Настасья Филипповна
Бело лицо ее, словно зима,
Губы же тёмные, будто в крови,
И эти странно-больные глаза,
Что прожигают насквозь до души
В смехе серебряном чудится плач,
Все не о рвущихся мыслях слова...
Только поправила сбившийся плащ
Тонкая, что у ребёнка, рука.
Небо чернеет, звезд не видать,
Только и слышно, что ветер да тишь,
Только она приказала - Гулять!,
И засмеялась на отговор лишь.
Русская тройка - кони в полёт,
Прочь от себя, позабыть, не найти,-
Вот и она лишь в полёте живет,
Если звенят колокольцы в пути.
Смех исступлен, и веселья полны
Взгляд и движенья - сухого огня,
О, сумасшедшая! - вскрикнут одни,
О, королева... - подумаю я.
Стонут, мятутся кругом дураки,
Вот она, жизнь, пролетает сейчас!
Стань же безумцем и вызов прими
В тройке - блестящих, болезненных глаз!
И погоняет горячих она,
Мчат, удила закусив до крови,
Черные кони сквозь ночь и снега,
И прожигают насквозь бубенцы.
«Ни снa, ни яви...»
Ни сна, ни яви, ни души,
Ни огонька вдали,
Лишь свет и тьма, одна черта,
И небо без земли.
«Громкая музыка...»
Громкая музыка, громкие звуки,
Отзвуки близкие муки разлуки,
Слышатся скрипы, в ночи перестуки,
Бледныя видятся с флейтою руки.
Музыка схватит, закружит, несёт,
Страшно на части, в клочки разорвёт,
И растворит, и в себя унесёт,
Утром разбудит и тотчас убьет.
Лейся, мелодия, больше огня,
Сталью кинжалов звени для меня,
Пусть не увижу грядущего дня -
Он и не надобен той, что одна.
На вокзале
Как-то раз у шумного вокзала
Я цыганский табор повстречал,
И как будто что-то оборвалось,
В круге шумном пляшущих стоял.
Вдруг завыла попранная гордость,
Пробудились чувства ото сна,
И всю ночь рыдавшие цимбалы
Разрывали душу до утра.
Я забыл все мелочи пустые,
Чем я жил, заботился о чем,
Закутил, да удержу не знаю,
Надоело думать, что потом.
Надоело жить по рамке, мерке,
Я ведь шире, выше и сильней,
Но нельзя иначе мне теперь уж…
И пришлось забыться поскорей.
Распятие
Рвут штыри сквозь ладони в руках,
Расцветает кровь на кресте,
И соленая боль на губах.
Птицы хищны кружат вдалеке.
Не устанет светило палить,
Зыбью марева выжжет дотла,
Древних идолы жаждут убить
Тех, кто верить посмел во Христа.
Он распят. Слишком больно искать
Что-то под или над естеством,
Просто хочется выть и кричать,
Или мудро смолчать обо всем.
Что ты хочешь? Все взгляды - к земле,
Будто знают, куда попадут,
Но раскаются вряд ли оне,
Здесь бессильны и черти, и кнут.
Говорила нам снов ворожба
О Троих - Духе, Сыне, Отце,
Их застывших смятений борьба
На Его искаженном лице.
Бьется проповедь в сердце, в груди,
На устах твое имя, Господь.
Только хочешь: успеть их спасти,
И копьем эту боль проколоть.
Гордый римлянин, яркий каскад
Предзакатных лучей - Одному;
И тебя Он спасает. Ты рад,
Что принес избавленье Ему.
«Жить нет мочи...»
Жить нет мочи в четырех стенах,
Под часов тревожных стуки стрелок,
Будто в гробе древнем мертвый прах
Видеть жизнь сквозь скудоцветье щелок.
Ненавидеть те же лица день за днем,
И скучать от слов одних и тех же,
Ввечеру под горестным окном
Одному в печали петь все реже.
И возможно даже, письма не горят,
Если их писал один глупец - немногим,
Что мне лет однообразных ряд
Принести мог беспорядком строгим?
Говорят, что юность суть пора чудес,
Но не вижу я ни сказки, ни спасенья,
Только утлых снов бескрайний лес,
И в опасном бреде обвиненья.
Ни препятствий сложных, ни больших забот,
Лишь рутинный плеск тревоги;
У других - река, а это - мелкий брод,
Ни пути, ни цели, ни дороги.
А из далей дальних щуров глас
Плачет в сердце глупом смурной жлёю,
Не могу я больше петь про «нас»,
Пролегла черта меж ним и мною.
Так каких воспеть несбыточность грехов,
Бичевать на лире, смехами бесславить?
Мне, вмурованному горем в гать оков,
На кого в отчаянье поставить?
Заколдованный Дом
Рядом с болотами, в ельнике хмуром,
Мрачною тенью, храмом понурым,
Бревнами серыми дом без свечей -
Милый мой друг, он не стоит речей.
Голый штакетник - вместо забора,
Дом поруганья, дом приговора,
Лобное место заблудшей души…
Милый мой друг, ты туда не спеши.
Странная, мрачная, сгнившая дверь,
Чуть отворится - соскочит с петель.
Дом приглашает на тайну свою…
Милый мой друг, не вступай в пустоту!
Ветхая крыша, слезы дождя,
Окна-глазницы слепо глядят,
В мертвом простенке колеблется свет -
Милый мой друг, там забавного нет!
Клубится, вздрогнув, вечерний туман,
Серая мгла, вокруг дома - бурьян,
Затканы стены все пыльным плющом…
Милый мой друг, не ходи в этот дом!
Там паутина клоками в углах,
Мыши летучие на стропилах,
Мне говорили, там нечисть жила…
Милый мой друг, засмеялся ты зря.
Там на столе почернели листы,
Сморщились, скорчились в вазах цветы,
Там запустение, тлен, темнота…
Милый мой друг, тебя тянет туда!
Встал у порога - заскрёбся чердак,
В прах под ногами рассыпался лак,
Что-то за стенами взвыло в лесу:
Милый мой друг, ты бледнеешь - к чему?
Шаткая лестница скрипом дрожит,
Дерево ссохлось, хрипло сипит,
В печке кирпичной присвистнула ночь…
Милый мой друг, ты торопишься прочь!
Но за спиною задвинут засов,
Уханьем в полночь двенадцати сов,
Сердце все реже, все медленней бьет -
Душу, мой друг, этот дом заберет.
И в полусне промелькнут огоньки,
Ведьмины космы, чертей сапоги,
Я говорил тебе, милый мой друг, -
Дом на болоте живым не приют.
Новый рассвет разожгли петухи,
В доме затихли шаги и смехи,
И, как и прежде, он у болот,
Милый мой друг, любопытных зовет…
«Грубость, грязь...»
Грубость, грязь. страданья, ложь -
Всё повторяется из миру в мир,
Радость, отчаянье, горести, нож
Один за другим разрушали кумир.
Притча (легенда, пророчество, миф)
На протяженье столетий верна,
Все полюбивши, все погубив
В Бога изверился и сатана.
Правда, сомненье, слезы да смех,
От жизни побег в упоении ей,
Нет абсолютов, верных для всех,
Рабов посреди не бывает царей.
Чувства, измены, верности, боль,
Вечны, глупы, не нужны никому.
Но мы играем ту пошлую роль,
И продолжаем в мудрых игру.
Вера, любовь, - и проклятия, страсть.
Все проходили не раз и до нас.
Но над иллюзией призраков власть
Не лишена всеизвестных прикрас.
Ненависть, старость, прощение, сны,
Слишком простые, чтобы понять:
Мы - суета, или смысла полны
В нас воскресая опять и опять?
«Белый свет...»
Белый свет с печальной сединою
Бьется в стёкла с каплями дождя.
Кто-то счастлив, только не со мною,
Кто-то весел, кто-то, но не я.
Отыскать бы в мире те причины,
Почему так грустно стало жить,
Оборвать бы нить моей кручины,
Любо стало голову сложить.
Может, где-то старая цыганка
Смерть от горя нагадает мне,
Или просто старая шарманка
Как-нибудь напомнить о весне.
А потом смеюсь во сне с собою,
Верно, я давно уже больной.
Голый свет с печальной белизною.
Тот же смех. По-прежнему не мой.
Птица
Смутная тревога, на сердце тоска
Все лишь повторяю, что понять пора
Хочется мне крылья за спиной иметь
Ринуться до солнца и в огне сгореть
В пламени надежде вырваться из туч
В облаке кудрявом ждать небесный луч
Черно-красной птицей все познать до дна
Знать богов по лицам, знать их имена
Верить, только б верить хоть во что-нибудь
Птицей легкокрылой знать по ветру путь
Может, и погибнуть, в небе все одно
Что на землю грянет, кровь или перо
Кто поднялся в воздух, слишком горд ползти
Опалённой птице долго до земли
«И в заученно-куцых...»
И в заученно-куцых жестах,
И в улыбках наоборот,
Никого не оставит честным
Этот ханжески-добрый сброд
И в сенях разлинованной черни
Ожидать, пока позовут
Ты с фамилией славной и древней
Будешь тешить зарвавшийся люд
И стоишь со своею ты песнью
Как осмеянный Прометей
На параде или на лестнице
Позатушенных Зевсом огней
Дня не видеть и ночи не чувствовать
Ерунду принимая за быль
И из жалости в мир понапутствовать
Пестроцветные копоть и гниль
«Растет и крепнет...»
Растет и крепнет, закаляясь
Чувство новое в сердце моём,
В новой боли, в борьбе проявляясь
Песен прежних уже не поем
Стали жестче струны печальные,
Мы из детства выросли вдруг
Нам тесны наши клетки нечайные
Узок стал бесконечности круг
Мы мечтаем содеять немалое,
Силы бродят, пьянеют и жгут
Мы Гераклы, нас ждет небывалое
Перед нами и боги сбегут
Лишь в глаза не глядим, как случалося
Мы не смотрим, а бьем наповал
Боль и горе в чужих примелькалися
А в своих - только яд и накал.
«Лохмотьев моих...»
Лохмотьев моих не хватает на то,
Чтоб тебя хоть от ветра прикрыть,
Я с судьбою играл в костяное лото
И мне пятен вовек уж не смыть
Я стрелял из гаубицы по лебедям
Чтобы слышать предсмертный их плач
Я искал красоты среди мерзостных ям
И теперь мне кричат - я палач
Я всего лишь осмелился ждать, чего нет
Но наказан все ж буду я в срок
Не петля и не яд, не топор не кастет
Лишь виньетка из нескольких строк
«Гордые просторы...»
Гордые просторы чистых горных красок
Снежный мотылёк
Мне сбежать хотелось прочь от злобных масок
В дальний уголок
Мне уйти хотелось вдаль от криков громких
К ясной тишине
Предпочел давно уж тлен хвалений звонких
Неба глубине
©
Gelleylor 2005 |
