|
Вниз, в клубившийся где-то у самых корней гор туман, упало несколько
осколков, ветер подхватил пыль, какие-то сухие листья и пару лоскутков
ткани, лёгкой, словно клочья черного дыма, застилавшего горизонт.
Двое стояли на самом краю площадки, бывшей некогда балконом или кельей
буддийского монастыря, утратившего стены, и в зрачках обоих отражалось
зарево пожара, плескавшегося там, внизу, почти у самых ног, чудовищно
гудевшего, и пожиравшего самоё себя.
- Смотри!
Удар. Новый удар, вырвавший его из оков спасительного забвения, пустого
и успокоительного.
- Смотри...
Ногти оставили красные следы.
- Не хочу… оставь меня!- попытался вырваться он.
Жестокие пальцы сильнее сдавили плечи; против его воли повернулась на
восток голова…
- Нет уж. Смотри хорошенько, слушай! И запоминай - это последнее, что
можно еще будет увидеть. Перед тем, как все закончится, я хочу задать
тебе вопросы, и услышать достойные ответы. Которых ты мне, впрочем, все
равно не дашь.
Чьи-то руки удерживали его, он хотел бы закрыть глаза или вовсе лишиться
их - о, слепота стала бы спасением для него! - но это было невозможно.
- Ну, что, тебе нравится?
Стон. Нравится? Разве когда-нибудь столько муки воплощалось в столь
короткий и глухой звук, издаваемый живым существом?... Оставьте меня,
отпустите - туда…
- Тебе не может такое нравиться, я знаю. И ты хорошо чувствуешь свою
вину, хотя отрицаешь ее. Мне интересно, почему ты не погасил огня, когда
это было в твоих силах?
Он не знал. Он думал только о том, что это он там должен быть сейчас,
его одежды расцветать этим огнём... его кожа лопаться и горло
надрываться от крика. Он должен был бы погибнуть, он уже один раз делал
это.
Он.
Его.
Но его отвергли - и смеялись над ним, когда он шептал о добре и
милосердии.
Молчание. Пощёчина. Эхо.
- Когда-то давно, на самом рассвете, ты предлагал мне этот мир, полный
глупости. Мне он был не нужен. И когда его, несовершенный, решили
уничтожить - что ты сделал? Ты предложил уничтожить тебя. Просто сойти
со сцены, вместо того, чтобы попытаться исправить ошибки. Так легче,
правда?
- Я виноват в их грехах… в их… порочности.
- Скажи это им. Твоим драгоценным любимцам. Они не поверят твоей правде,
потому продолжают верить в твою ложь. Смотри, слушай. Они до сих пор
призывают тебя. Тебя, беспомощного, но никого больше.
хотя только я мог бы, наверное, помочь… теперь, когда они стали такими
же слабыми, как ты. Им нравится ползать в пыли у твоих ног и ждать
помощи из несуществующего источника. И почему? Отвечай!
Дым и смрад понемногу рассеивались. Последние отблески колоссального
пожара растворялись в мареве заката. Чудовищный катаклизм, бушевавший
несколько часов, пожрал все. Там больше не на что было смотреть.
Железные тиски, сжимавшие череп, разомкнулись: ослабевшие руки, стараясь
найти опору, хватали воздух. Гул внизу стихал. Что-то липкое текло по
виску.
- Отвечай мне!
Стон.
Только бы всё кончилось быстрей.
- Нет, это не кончится так скоро, дорогой... брат. Удивлён? О, так у
тебя еще есть силы удивляться. Забавно. Мне это уже надоело.
Хриплый кашель. Снова стон...
- Они убедили тебя, что ты их создатель. Потому лишь, что им хотелось
быть похожими на тебя, игравшего комедию святости, всеведения и
всепрощения. А ведь там не было идеальных. Почти никто не шёл указанным
тобой путём, хоть и хвалился принадлежностью к нему. И идеальным не был
ты... так в чем же ошибка? В чем, дорогой братец? В том, что существую
я, в том, что ты всегда был статичен и слеп, или в том, что мы
изначально не были равны, а?
- Ошибка... в замысле...
- Никогда. Лишь в том, как ты воплотил его. Ты просил моих советов, но
не следовал им… и отвечать будешь в одиночку. Я здесь - просто контроль
качества. Испытание.
Смех. Презрительный, холодный. Усталый.
- Которое ты провалил.
Когда отворились двери, на площадке уже никого не осталось. Впрочем,
даже если бы разговор и продолжился, некому было бы слушать, трактовать
или пытаться прервать его своеобразие: с дверями играл ветер, ставший
единственным хозяином руин.
День, которого ждало и боялось человечество, подошёл к концу, не оставив
ни одного праведника на грешной и удобренной пороками земле, ни одного
чёрта в аду или ангела на небесах.
Всё просто - эксперимент окончен.
Медленно гасло солнце. На некоторое время еще останутся видными звезды,
маленькие светлячки, искорки трепещущей жизни на тяжёлом бархате перемен.
Потом исчезнут и они.
Только ветер и останется, перевивать мёртвую пыль.
Ветер и Покой.
Ожидание.
Скоро колесо повернется вновь, но еще ни разу ничего не менялось, кроме
декораций этой последней сцены и порядка слов. Иногда тот, кто задавал
вопросы, был в ярости, иногда ему было все равно, иногда - скучно, но
никогда - любопытно. Он знал все ответы, мольбы и оправдания наизусть, и
давно устал от них, потому что хотел слышать совсем не это.
Он хотел понимания, а ему доставалось упорное сопротивление. Упорство в
глупости, с которым он начинал уставать бороться. Колесо остановится
только тогда, когда произойдет изменение, а до тех пор они оба прикованы
к нему. Первому тюрьма стала домом, а второй еще помнит, что за стенами
есть другой мир.
Совсем, совсем другой.
Где одному из них нет места.
И отвечавший на вопросы не знал, кому именно.
©
Gelleylor 2003 |
